не может выжить никто – нам приходится творить свой собственный рай, где можно укрыться. Во-вторых, – продолжал он, – в борьбе с этой фантазией вы не бессильны.
– Правда? – с надеждой произнесла я, по-прежнему чувствуя себя удрученно; мне очень хотелось, чтобы он подсказал мне, что делать.
– Да, правда, и вы боретесь с ней своими занятиями – главное, все не испортить. Станьте для них тем, кем являются поэты для царей-философов. Дайте им лучшее, что может предложить другой мир, – дайте им чистый вымысел и верните право распоряжаться своим воображением, – торжествующе заключил он и взглянул на меня так, словно ожидал, что я воскликну «ура» и зааплодирую его мудрому совету. – Знаете, вам не помешает не только учить, но и следовать своей философии. Взять ту же Джейн Остин, – произнес он, как мне показалось, со снисходительным великодушием. – Вы говорили, что она не интересовалась политикой, и не потому, что не разбиралась в ней, а потому, что не позволяла обществу вторгаться в свою работу и свое воображение. В то время в мире бушевали наполеоновские войны, а она создала свой собственный независимый мир, мир, который вы спустя двести лет в Исламской Республике Иран демонстрируете как вымышленный идеал демократии. Помните, как вы говорили, что первый шаг в борьбе с тиранией – заниматься своим делом и поступать по совести? – терпеливо продолжал он. – Вы говорили о пространстве, куда не проникнет тирания, о необходимости иметь личное пространство, пространство для творчества. Так создайте их, леди-профессор! Хватит ныть и зацикливаться на действиях и словах Исламской Республики; сосредоточьтесь наконец на своей Остин.
Я знала, что он прав, хотя была слишком зла и сердилась на себя за то, что с ним соглашаюсь. Художественная литература не была панацеей, но предлагала нам критический метод оценки и осмысления мира, не только нашего собственного, но и другого мира, ставшего объектом наших желаний. Он был прав. Я не слушала, иначе вынуждена была бы признать, что мои девочки, как и миллионы наших сограждан, сами отказались от права быть счастливыми и тем самым создали пробоину в мире суровых фантазий Исламской Республики.
Когда он снова заговорил, его голос донесся словно издалека сквозь туман.
– Когда вы рассказали об этом тайном кружке, я решил, что это хорошая идея отчасти потому, что кружок отвлек бы вас от политики. Но теперь я вижу, что произошло обратное – вы еще сильнее вовлеклись в политику.
Когда я рассказала ему о решении уйти из университета и создать тайную группу для занятий дома, он спросил: а как вы собираетесь выживать? Вы обрубили все общественные связи, преподавание – ваше последнее пристанище. Я сказала, что хочу преподавать литературу на дому лишь тем студентам, которые действительно любят литературу. Вы мне поможете? Я-то помогу, ответил он, конечно, помогу, но вы знаете, что это значит? Что, спросила я? Что вы скоро нас покинете. Вы все сильнее замыкаетесь в себе. Постепенно отказались от всей общественной деятельности. Да, но у меня будет моя группа, возразила я. Эта группа будет собираться у вас дома, ответил он. Вы же говорили, что собираетесь написать новую книгу на персидском. А теперь у нас только и разговоров о том, что вы скажете на следующей конференции в США или Европе. Вы пишете для читателей. Но у меня есть вы, возразила я. Я плохой пример для подражания, ответил он. Вы используете меня как часть своего призрачного мира.
Когда мы расстались и я пошла домой, мое настроение изменилось. Я думала о новом романе, который планировала добавить в список чтения – «Декабрь декана» Сола Беллоу, где описаны трудности жизни и на Востоке, и на Западе [95]. Мне стало стыдно, что я жаловалась волшебнику. Я так хотела, чтобы он изменил все здесь и сейчас, потер волшебную лампу и велел Стражам Революции исчезнуть вместе с мужем Азин и начальником Махшид. Я хотела, чтобы он положил конец всему этому, а он велел мне «не вовлекаться». Мне было стыдно, что я отказывалась его понимать и вела себя, как капризное дитя, бьющее кулачками любимого родителя.
Когда я пришла домой, солнце клонилось к закату и забирало с собой искры, рассыпанные на снегу. Войдя в квартиру, я обрадовалась, что в камине трещит огонь. В кресле, придвинутом ближе к огню, с умиротворенным видом сидел Биджан и держал в руках стаканчик с контрабандной водкой. Он читал «Долгое прощание». В окне виднелись заснеженные ветви деревьев и смутные очертания гор, что едва просматривались в дымке.
– Они решили, что это очень современно, – насмешливо проговорила Ясси, растянувшись на своем обычном месте на диване. Она рассказывала о своем последнем приключении с «гостем мужского пола» – так она его назвала. На Ясси со всех сторон давили насчет замужества; все ее лучшие подруги и ближайшие кузины были замужем или помолвлены. – Наши семьи договорились, что мы с ним должны познакомиться, прежде чем они что-то решат. И вот мы пошли в парк и там должны были, видимо, близко познакомиться во время часовой прогулки, – проговорила она тем же насмешливым тоном, однако выражение ее лица указывало, что она искренне наслаждается происходящим.
– Итак, мы с ним идем впереди, сзади – мои родители, старшая сестра и две его сестры. Они притворяются, что говорят о всякой ерунде, и мне прекрасно их слышно; мы вдвоем делаем вид, что их не замечаем. Я расспрашиваю его о его специальности: машиностроение. Спрашиваю, что он сейчас читает. Читать ему некогда, отвечает он. У меня такое чувство, что он хочет посмотреть на меня, но не может. Дома у дяди, куда он пришел просить моей руки, он все время смотрит в пол, и я не могу даже толком его рассмотреть. Мы шагаем рядом и смотрим себе под ноги. А у меня в голове мысли безумные, например: а как жених поймет, что его невеста не лысая?
– Проще простого, – говорит Нассрин. – В прежние времена женщины из семьи жениха осматривали будущую невесту. Даже зубы смотрели.
– Слава Богу, у меня все зубы на месте. В общем, идем и идем, и вдруг мне приходит в голову блестящая идея: я ускоряю шаг, застав их всех врасплох. Они пытаются угнаться за мной, и тут я резко останавливаюсь, а они чуть в нас не врезаются. Он удивлен, но пытается это скрыть и подстраивается под мой темп. Я пытаюсь заглянуть ему в глаза, но напрасно. Вот что я думаю: если он поймет мою задумку и засмеется – дам
